Писательское нагорье

 

 

Название этим заметкам подсказал С.В. Михалков. В тот день у председателя Правления С П РСФСР вышло в свет очередное полное собрание сочинений и атмосфера в Объединении детских и юношеских писателей была непринужденной. Среди прочего Герой Соцтруда именитый автор "Дяди Степы" рассказал и о своем видении советского литературного пространства, представлявшегося ему обширным участком земной поверхности, на котором есть и небольшие горы, что лишь слегка поднимаются над окружающей равниной, и плоскогорья, и хребты, а есть также и такие, как Монблан, Эльбрус, Джомолунгма. В этом месте своих объяснений он едва заметно приосанился .. Итак, "писательское нагорье". Встречи. Мимолетные разговоры. Ни в коем случае не попытка расставить знакомых писателей по ранжиру, дать характеристику личности или оценку творчества. * * * Первым мне вспоминается ныне покойный Нотэ ( Натан Михайлович) Лурье. В 80-х я был его соседом в подмосковном "Голицыно". Открывшийся после реконструкции Дом творчества писателей - менее престижный, чем знаменитое "Переделкино", более удаленный от Москвы. С маленькой столовой и скромной библиотекой, с кабиной телефона-автомата "межгород" в вестибюле, с балкончиками в небольших однокомнатных номерах по обе стороны коридоров. До реконструкции в "старом" "Голицыно" подолгу жила Анна Ахматова. Постоянными обитателями считались также Юрий Домбровский, забытый ныне Анисим Кронгауз, прозаик Борис Золотарев, поэт Михаил Синельников. Позднее там можно было встретить Анатолия Кима, Владимира Корнилова, Бориса Камова, Михаила Лев, Александра Межирова, Игоря Минутко, Вадима Ковду, Виктора Пронина... В последние годы любила бывать Анастасия Цветаева, сестра Марины. С нею входили в Дом запахи церкви - ладана, свечей, елея. Чистенькие, набожные старушки, навещавшие "матушку", сторонились занятых своим ремеслом постояльцев. С утра в Доме обычно - стрекот пишущих машинок, за запертыми дверями приглушенные, а то и хорошо различимые "вражьи" голоса - "Свобода", Голос Америки", "Коль Исраэл". Кто-то уже работает, кто-то спешит на электричку - собирается по делам в Москву. На пыльной улочке под окнами куры, собаки. Водитель ассенизационной машины Литфонда - единственной в поселке - перебрасывается репликами с писателями, успевшими сходить на станцию за газетами. Разговаривая, он следит за шлангом, заброшенным в автономную канализационную сеть, которой так гордится добрейший директор Дома Михаил Иванович. Забегая вперед скажу, что директор "Голицыно" скончался в начале 90-х, когда рухнули цены, писатели повыехали и все громче стали поговаривать о сдаче Дома в аренду западнонемецкой автомобильной фирме. Директор скончался скоропостижно, а вслед за ним, возвращаясь с его поминок, умер и замерз на дороге и водитель той самой машины... Но перед тем Дом жил весьма патриархально, по-деревенски. Вечерами все обитатели собираются в крохотном зале у телевизора, смотрят "Время". Тут и поэт - будущий главный редактор антисемитской газетенки "Пульс Тушино" и известный литературный критик - будущий постоянный автор не менее зловонного "Дня", и дессидент, и будущий оле хадаш, и татарский националист, выпускающий первую татарскую газету на латинице... "Патриоты" и "русскоязычные" - как их будут называть позже - вместе смотрят программу новостей, до открытой взаимной неприязни времени остается немного... То лето было непривычно жарким, вентиляторов в комнатах, естественно, не было. Нотэ Лурье большую часть дня работал в своем номере - раздетый по пояс. Полный, одышливый, он стучал на малю-ю-сенькой почти игрушечной печатной машинке со шрифтом на идиш, такой крохотной, что кажется, что место ее было в кунсткамере. Нотэ охотно уделял время соседу. Положение мое среди литераторов не было типичным. В то время, как большинство из них по будням шли к письменному столу, в редакции газет или журналов, я отправлялся на службу в милицейскую к о н т о р у и напрочь забывал о литературе. Старший опер, а потом заместителем начальника отделения уголовного розыска на каширском направлении Московской железной дороги... Так это тогда называлось. Мои соседи по Дому творчества не могли об этом не думать, хотя бы невольно. Может поэтому Нотэ поведал мне о своем опыте общения с советскими правоохранительными органами. Это было во время его ареста в Одессе после войны. Областное Управление МГБ размещалось в доме, который еще недавно занимали обычные жильцы. По иронии судьбы Нотэ Лурье допрашивали в той самой квартире, где он часто бывал, в которой прежде жили его друзья. Слушая непрекращаюся брань и угрозы следователя, он постоянно видел перед собой карандашную отметку на косяке двери, которую когда-то нанес своей рукой; отметка соответствовала росту ребенка его друзей. - Неприятнее всего... - Вспоминал Нотэ. - были потоки изощреной ругани, которые постоянно изрыгал следователь. Его брань действовала на меня особенно. Не говоря уже об остальном. Поэтому можно себе представить мою радость, когда однажды он явился на допрос не один, а с миловидной женщиной-машинисткой. Я вздохнул. По крайней мере в этот день можно было не опасаться грубости... Я почти спокойно смотрел, как женщина поставила на стол пишущую машинку, села, поправила прическу, положила пальцы на клавиатуру и приготовилась печатать. Следователь пристроился сзади нее, стоя, чтобы поверх ее плеч видеть напечатанные строки. - Итак. - Он чиркнул спичкой, прикурил. - Приступаем... " Я, старший следователь УМГБ по Одесской области...- медленно, чтобы машинистка успевала печатать, он продиктовал свою должность, звание, затем мои анкетные данные. - "С соблюдением требований статей... УПК УССР..." Напечатала? В кабинете-квартире было тихо. Слышался лишь стрекот пишущей машинки. - Идем дальше... " Во-прос подслед-ствен-ному Лурье.. " - Готово. - " По- чему до сего дня... - с непередаваемой интонацией почти по слогам начал следователь.- Вы пытались ввести в заблуждение следственные органы..." Нотэ замер. - "...А сегодня решили рассказать всю правду о своей антисоветской деятельности..." - Что вы там такое говорите?! Какую "правду"?! Какая "антисоветская деятельность"... Что такое?! - закричал он. - Сиди, твою мать... - шуганул следователь и тут же затейливо продолжил про Б-га, Душу и все остальное. Присутствие машинистки нисколько его не стесняло. - Готово? Идем дальше. " От- вет подслед-ствен-ного Лурье..." - "Лурье..." - подтвердила женщина. - Есть. - "... До сегод-няш- него дня я на-деялся, что мне все же удастся обмануть наши славные чекистские органы, но теперь я убедился, что надежды мои были напрасны..." - Что?! Что такое?! - Нотэ сорвался на крик. - Какие надежды?! Что вы там такое пишите?! - Молчи, - на этот раз он сразу начал с Души, а потом уже перешел к Создателю. -Продолжаем. Готова? - "... были напрасны..." - " А пото-му решил рассказать следствию о своей антисоветской деятельности все откровенно от начала и до конца..." Протестовать было бессмысленно. " Вопрос"- "ответ", "вопрос"- "ответ"... Ребром поставленный " вопрос" и "чистосердечный ответ" вместе тянули минимум на 25 лет исправительно-трудовых лагерей. Протокол был составлен иезуитски. Иногда чекист вроде проверял обвиняемого, мол, не увлекся ли тот в порыве покаянных признаний. Не наговорил ли, упаси Б-г, лишнего на себя! Останавливался, спрашивал: " Обвиняемый, вы действительно показываете здесь все, как было? Не оказывалось ли на вас во время следствия какого бы то ни было давления со стороны проводящих следствие органов?" " Нет, нет... - заверял обвиняемый. - Что вы?! Как можно?! Даваемые мною показания являются абсолютно добровольными..." Покаяние во всех смертных грехах в изложении одесского следователя то и дело перемежалось грубой лестью в адрес "славных чекистских органов", " родной Партии" и ее " славного Центрального Комитета"... В годы, когда признание обвиняемого считалось " царицей доказательств", одного этого протокола допроса было достаточно обвинительного приговора. Не знаю, написал ли Нотэ Лурье об этом. Однажды в те же дни я застал Нотэ читающим письмо редактора, приложенное к полученной им верстке. Отирая пот с озадаченного лица, он недоуменно рассказал о том, что произошло. Речь в письме редактора шла об очередном переиздании его романа "История одной любви", который не требовал новой редактуры, и потому было более чем странным получение и самой верстки, и письма. "История одной любви" был последним крупным произведением писателя и, может, поэтому, как казалось, более любимым. Я не раз видел: лицо его оживлялось, когда он говорил о нем. Сам я ставил эту вещь, казавшуюся мне немного придуманной и сентиментальной, ниже, чем его "Степь зовет". Но Нотэ Лурье, повторяю, считал иначе... В центре романа, помнится, чистая платоническая любовь пожилого интеллигентного человека, который напомнил мне самого Нотэ, и молодой, тоже интеллигентной, симпатичной замужней женщины, верной женой ее любимого еврейского мужа. Главные персонажи романа жили в разных городах, встреча их произошла в третьем. Вернувшись домой, женщина много рассказывала мужу о своем новом друге. В сцене, вызвавшей замечания редактора, героиня и ее добряк-муж готовились достойно встретить прибывающего желанного гостя... Не имея под рукой текста, я ручаюсь только за смысл. - Боря! (Может, Сеня) - просит героиня мужа. - Сегодня у нас дорогой гость. Будем праздновать. Срочно сходи на угол, в магазин. Купи бутылку самого лучшего вина... - Но зачем для этого идти в магазин, Лия?! ( Может, Хана) - отозвался муж. - У нас в буфете несколько бутылок прекрасной мадеры и еще портвейн... Роман был написан до объявленной Генеральным секретарем ЦК КПСС Горбачевым известной компании по борьбе с пьянством и алкоголизмом. Поэтому этот невинный диалог супругов и вызвал замечание издательства. В присланной Нотэ верстке имелись исправления в духе текущего момента, внесенные твердой рукой редактора. Исправления не успели согласовать с автором на месте в виду его отъезда, поэтому прислали заказной почтой. В новой редактуре описанный эпизод выглядел примерно так. - Сеня! (Может, Боря) - просит жена. - Сегодня у нас дорогой гость. Будем праздновать. Срочно сходи на угол, в магазин. Купи бутылку самого лучшего лимонада... - Но зачем для этого идти в магазин, Хана?! ( Может, Лия) - пожимает плечами муж. - У нас в буфете несколько бутылок прекрасного лимонада и еще "крем-сода"! Нотэ показал и еще одну правку в таком же духе. По еврейскому обычаю на свадьбу, писал он в другом месте , гостям выкатили во двор бочку доброго к р а с н о г о в и н а... Редакторская рука во исполнении Указа Президиума Верховного Совета СССР "Об усилении борьбы с пьянством" выправила это таким образом: На свадьбу по еврейскому обычаю гостям выкатили во двор бочку доброго Х л е б н о г о к в а с а... Не знаю, появился ли роман с теми правками, какие предложило издательство или же Нотэ Лурье, используя свой авторитет, смог добиться восстановления первоначального текста. Не знаю. Но авторитет и признание у Нотэ Лурье были. Он, несомненно, входил в первую обойму советских еврейских авторов. "Евр. сов. писатель, - сообщает о нем "Советский энциклопедический словарь". - (р. 1906) Социально-психол. ром. "Степь зовет". (1932,41) о коллективизации, ром. "Небо и земля" 1963-64) о Вел. Отеч. Войне. Ром. "История одной любви" (1976)". Последнее время я нечасто слышу его имя. Не так давно в газетной статье, посвященной еврейским участникам Первого съезда советских писателей, он тем не менее был помянут. "Юношеский максималимализм", " революционный романтизм"... И это все. Почему я вспомнил его первым? Может из-за романа "Степь зовет" - безыскусного гимна сталинской коллективизации, обернувшейся голодом, репрессиями, кровью... " Это мощная книга, - писал о романе Эм. Казакевич. - полная духовного здоровья и уверенности в правоте нашего дела, проникнута любовью к людям советской деревни. Природа Украины , южноукраинских степей изображена в ней с почти восторженной любовью." В адрес поколения Нотэ Лурье и сегодня еще летит масса стрел. Антисемитам радостно смаковать реестры еврейских фамилий - комиссаров, следователей, прокуроров, высших военоначальников - всех без разбора. Их соплеменники пожимают плечами, не знают, что возразить. Между тем трагические заблуждения поколения еврейских юношей и девушек, увидевших в победившей советской власти силу, способную помочь им реализовать себя как гражданам в стране, где у их родителей, дедов и бабок было одно право - право на прозябание, имеют свое оправдание. И можно ли забыть, что советская власть сама очень скоро и очень жестоко разобралась почти с каждым из них, а заодно еще и с сотнями тысяч других, неевреев, полных наивных юношеских иллюзий насчет быстрой и полной реконструкции общества.... * * * Для тех, кто ребенком не пользовался детским садиком и поликлиникой Литфонда, кто не посещал воскресные утренники в Центральном Доме Литераторов, не проводил школьные каникулы в Домах творчества, говоря иначе, не был связан родственными узами с "письменниками", путь в Страну, именуемую Союзом Писателей СССР, это как долгое одиночное плавание. И ни тебе поддержки в дороге, ни толп встречающих, ни лавров в конце пути... Никто не приведет тебя за ручку в издательство, не представит редактору: - Слышь, Кока ( Маля), ты посмотри на досуге , что мой тут насочинял. По-моему неплохо... Тебя попросят сдать рукопись секретарю и ты с сожалением оставишь уютный мир редакции, где за каждой дверью молоденькие литсотрудницы болтают по телефону, пьют кофе, примеряют сапожки и сплетничают по поводу великих мира сего... Считалось, что для приема в СП СССР достаточно трех книг. На это у никому неизвестного писателя "с улицы" могло уйти от 5 до 10 лет. Комитет по делам печати сверял списки издательств и строго следил за тем, у кого выходит одновременно по нескольку изданий. Это разрешалось писательским бонзам, лауреатам различных премий... Кроме необходимого числа публикаций, кандидату в Союз писателей необходимы были также отзывы, упоминания в печати. Рекомендатели - у каждого их должно быть трое - желательно чтобы авторитетные, а, главное, устраивавшие всех. Ну и, само собой, связи, знакомства... На последнем этапе кандидата ждала Приемная Комиссия - несколько десятков людей с разными вкусами, литературными и политическими пристрастиями, возрастом, жизненным опытом. Здесь сводили счеты друг с другом, но в, первую очередь, с рекомедателями. Сами печатные произведения кандитов уже не играли для комиссии никакой роли. Прием в Союз во многих случаях являлся компромиссом - вы приняли "нашего", мы - "вашего". Призом для кандидата становился членский билет, подписанный дважды Героем Социалистического Труда, лауреатом многих Государственных премий ныне прочно забытым писателем Георгием Марковым. Именно членский билет, а вовсе не печатные издания, давал право автору называть себя писателем, посещать Центральный Дом Литераторов и его знаменитый ресторан. Автоматически такой человек становился также членом Литфонда и мог рассчитывать на помощь по больничному листу, различные виды обслуживания, в том числе ритуальное. Однако, настоящее погружение в писательскую среду для литераторов "со стороны" начиналось с путевки в Дом Творчества, то-есть обычный Дом отдыха - минус коллективные развлечения, как-то экскурсии, танцевальные вечера, массовики; советское изобретение, неизвестное больше нигде в мире, так как в других странах писатель в состоянии выбрать для работы любой город, любую гостиницу. В зимнее время столичные писатели предпочитали "Переделкино" и "Малеевку" - они в Подмосковьи, в летнее пользовались популярностью южные - "Коктебель", "Ялта", "Пицунда". Всегда высоко котировались "Дубулты" на Рижском Взморье. Итак, " Переделкино" - наиболее известный поселок советских литераторов в получасе езды на электричке с Киевского вокзала. От платформы пять-семь минут на тряском местном автобусе, который ходит точно по расписанию один раз в час либо минут двадцать пешком мимо патриаршего подворья - Храма Спаса Преображения, рядом с кладбищем, на котором покоится Великий Пастернак... Писательский поселок был создан в средине 30-х, чтобы писатели имели возможность общаться, читать друг другу рукописи. И сейчас тут и там зеленые участки корифеев отечественной литературы. Многих из них уже нет в живых. С Переделкиным связаны имена А. Серафимовича, Л.Леонова, И.Бабеля, И.Эренбурга, Б. Пильняка, Л.Кассиля, В ,Каверина, Б.Окуджавы, К. Симонова, Б.Слуцкого... Тут дачи К.Чуковского, В. Катаева, М. Прилежаевой, Е.Евтушенко, Р. Рождественского. Здесь же рядом огромные генеральские и адмиральские поместья - подарок Сталина своим военачальникам - перевезенные по бревнышку из Восточной Пруссии особняки, уходящие вглубь немерянных лесных участков, с вековыми деревьями, с белками на ветках, с грибными полянами... Зимой до рассвета приписанные к хозяевам фольварков военнослужащие срочной службы чистят залитые ярким электрическим светом безлюдные дорожки, наметая вокруг огромные сугробы; чуть позже они же, вытянувшись по стойке "смирно", отдают честь выезжающим из ворот неизвестно в каком направлении и зачем черным "волгам" ... Всюду имена, что у всех на слуху. В глубине поселка аккуратно собранная по кирпичику всегда пустая дача вдовы знаменитого живописца и графика, члена Компартии Франции Фернана Леже, ближе к дороге усадьба известного поэта Виктора Бокова. Мой первый сосед по столу муж поэтессы Новеллы Матвеевой Иван Киуру как-то заметил остроумно, что мадам Леже и Виктор Боков разделили между собой фамилию общего предка - Лежебокова... Нигде так не чувствуется корпоративная писательская солидарность по отношению к "чужим" как в Доме творчества. Ко мне присматриваются. И я тоже присматриваюсь к завсегдатаям. Я человек со стороны, единственный состоящий на службе московский мент, принятый в Союз Писателей СССР. Постоянно бурлящий столичный вокзал, сотни тысяч прибывающих ежедневно на работу в Москву людей, десятки электропоездов и поездов дальнего следования и 200 километров железнодорожного полотна- место моей работы. Популярные Аркадий Вайнер и Николай Леонов ( ныне покойный) - тоже работники милиции - были приняты в С П уже после их увольнения со службы. У многих писателей, моих соседей по столовой, неподдельный интерес к тому, чем мы там занимаемся, в ментовке. Кто-то наивно интересуется: - Недавно рассказали про одного милиционера. При обыске он взял у задержанного пачку сигарет. Всмотрелся и говорит: " Во втором ряду третью сигарету достаньте и положите на стол..." Представь, именно в ней оказался наркотик. Трудно это? Как вам удается?.. Я разочаровываю: - Видимо, поступили агентурные данные... - То-есть на него настучали? - Да. И опер зря так выступает. Может подставить своего агента.. - Как скажешь, начальник... - дурацкая эта приговорка теперь постоянно на слуху. В свою очередь, я сам пытаюсь разыграть милицейскую карту. В вестибюле ко мне подходит высокий красивый старик, с мягкими дружелюбными манерами, с лицом аристократа. Он заметно прихрамывает. Я уже знаю, это поэт Арсений Тарковский. Очень известный и талантливый, которого не издают, в связи с чем он занимается почти исключительно переводами. Тарковский подолгу жил в Переделкино, всегда в одном номере на первом этаже главного корпуса. Я часто видел его с красивой, стройной не по годам дамой. Она жила в соседнем с ним номере и, следовательно, тоже была членом Союза писателей, поскольку имела право на отдельную площадь. На ее окне всегда стояли живые цветы. - Говорят вы пишите детективы... - поздоровавшись, спокойно обратился ко мне Тарковский. - Я никогда вас не читал... - Я вас тоже, - ответил я. Это была правда. Да и где я мог услышать имя опального поэта, отлученного от читателя?! Не у себя же, в милицейской дежурке?! Однако в Дома Творчества я уже знал о Тарковском от своих соседей. По пятам за поэтом шла легенда. Говорили, что еще при жизни Сталина он был вызван в ЦК КПСС, где ему предложили перевести на русский язык юношеские стихи вождя. К юбилею Отца всех народов готовили сюрприз.Тарковскому, якобы, вручили солидный аванс, который тот принял. Вскоре поэт понял, в какое трудное положение он попал. Юношеские вирши Сталина в переводе должны были выглядеть как шедевры и непременно ему понравиться. А, если нет? Если державный автор сочтет, что его выставили смешным в глазах поэтов-профессионалов?! Шло время, но Тарковский все не решался начать работу. Тянул. Словно чего-то ждал. И дождался. До кого-то из высокопоставленных заказчиков дошло наконц, что во всей этой истории рискует не только переводчик, но и те кто заказали перевод, Тарковского снова вызвали в ЦК КПСС и попросили вернуть стихи вождя , а также вычеркнуть из памяти все связанное с этим заказом. - Вы дадите мне что-нибудь почитать? - спросил он. - Охотно. Возвращая через несколько дней мою повесть "Пять дней и утро следующего" Арсений Тарковский заметил: - Там, между прочим, вы процитировали мои стихи... - Я?! И вспомнил. " Действительно!" Я нашел понравившиеся мне строки в "Антологии советской поэзии". Их цитировал один из персонажей: " ... Предчувствиям не верю, и примет я не боюсь..." " Не надо боятся смерти ни в семнадцать лет, ни в семьдеят. Есть только явь и смерть..." " И я из тех, кто выбирает сети, когда идет бессмертье косяком..." Увы! В повести не было ни слова о том, кто автор этих прекрасных строк. Однажды в комнату где я жил зашел незнакомый литератор - мужчина средних лет, скромно одетый с небольшим малозаметным дефектом глазного зрачка. Еще я обратил внимание на то, что он в фуражке. - Мы с вами соседи, коллега. У меня проблема... Надо срочно поехать за очками, а с женой мы встречаемся только завтра. Нет денег. Вы не могли бы... Я был рад проявить писательскую солидарность. Открыл тощий милицейский лопатник. - Пожалуйста... - Спасибо. Завтра я верну. - Ничего. Они мне пока не нужны... Коллега не пришел ни завтра, ни через неделю. Я не вспоминал о нем, пока случайно не услышал разговор двух горничных, убиравших коридор. Одна громко сказала другой: - Опять появился этот... С бельмом. Помнишь? Который деньги занимает... - Долгонько не было. - Ждал, когда заезд сменится. Ищет новых л о х о в... ( окончание следует) ================================================================== ( окончание) Дом Творчества " Переделкино" просыпался по утрам позднее, чем "Голицыно", расоложенное на "пятачке" среди поселка, так что солнце в погожие дни било прямо в окна. Знаменитое "Переделкино" располагается за каменным забором в окружении старых высоких деревьев - несколько двухэтажных коттеджей и казарменного вида главный корпус. В конце 80-х на территории Дома появился еще и "новый" или "обкомовский", вполне современный и комфортабельный, но прежде писатели долгие годы довольствовались только "главным"" - длинный темноватый коридор с мрачноватыми комнатками по обе стороны, столовая, библиотека, кинозал. Внутри комнат все для спартанского образа жизни писателя - кровать, письменный стол, умывальник, узкое окно в парк. В вестибюле два "московских" телефона, к которым по вечерам выстраивалась длиннющая очередь письменников. Перечень имен в иные дни мог бы украсить школьную хрестоматию по советской литературе. От стояния в очереди освобождался только популярный поэт Эдуард Асадов, участник войны, потерявший зрение на фронте. Эдуарду Асадову разрешалось звонить из кабинета администратора и он просиживал там все вечера, ведя нескончаемо-долгие переговоры.Потом поэт выходил в парк и быстро-быстро без палки бродил по аллеям, никого не видя, так что всем остальным вокруг следовало быть настороже. Напоминали о старенькой, с уже с хрупкими костями писательнице, которая во время не остереглась... Примерно в это же время возвращался со своих ежедневных дальних прогулок его сверстник популярный поэт-песенник и драматург Николай Доризо. Он тоже гулял один, с непременной суковатой палкой в руке. По пути он словно ставил себе целью коснуться посохом каждое попадавшее в дороге дерево. Наблюдать за ним было весьма любопытно. С наступлением вечера вниз в вестибюль выносили шахматную доску, вокруг собирались любители и болельщики. Немало тут было приезжих из республик, которые только ночевали в Доме творчества, проводя все дни в различных издательствах, улаживая свои писательские дела. Среди них было немало интересных и близких мне по жанру авторов. Иногда днем заходил Симон Львович Соловейчик. Ныне покойный. Несколько лет назад вместе с Сергеем Юрцевым - капитаном милиции под вечер мы долго искали могилу Симона на опустевшем Востряковском кладбище между занесенных снегом памятников. Ближайший ориентир был известен - скульптурное изображение в прозрачном пластмассовом кубе, поднятое высоко на пьедестал. Мы прошли вокруг этого места уже несколько раз. И вдруг... Черно-белая фотография в десятке метров от тропинки прямо на снегу под деревом. Копна вьющихся волос, острые глазки за стеклами очков. Только снег и фото. Знакомая неустроенность бытия его недавних лет. А рядом колеблющееся пламя. Кто-то прямо перед нами был тут, зажег поминальную свечу... Через год здесь в Востряково было уже все по другому. Обустроено, обихожено. Цветы. Памятник со знакомым изображением и известная фраза Симона. Только на этот раз отлитая в металле: " Вы блестящий учитель, у вас прекрасные ученики..." И рядом факсимиле. Философ, педагог, публицист, прозаик, драматург... "Властитель дум..." Как-то в начале знакомства он попросил дать что-нибудь мое - почитать. Я задумался. У Симона был свой читатель - продвинутый, тонкий. Герой одной из его пьес чудак-художник ставил перед своими учениками задачу - нарисовать букет так, чтобы, глядя на рисунок, стало ясно - кто именно положил цветы на подоконник - юноша, девушка, старик, ребенок? Я писал п р о розыскников из милиции. И считал, что мой главный читатель - тоже розыскник, знающий все про ментовскую жизнь . - У нас пока неплохие отношения, - заметил я Симону. - Может не рисковать? Он настоял. Я дал ему " Астраханский вокзал". На другое утро он сказал, что рассказы о вокзальном уголовном розыске ему понравились. Больше того. Симон предложил совместно написать по ним сценарий для "Мосфильма". Это было для меня полной неожиданностью. Вскоре мы начали вместе работать. Симон жил на квартире в поселке, не в Доме Творчества уже один без семьи. Позади был первый перенесенный инфаркт и жилось ему нелегко. Днем водитель столовой Дома творчества развозил по квартирам писателей в судках остывшие обеды. Привозил и ему. Симон был не прихотлив: разогревал еду, приносил с колонки воду. Не помню, чтобы он тратил время на приготовление разносолов или ходил по магазинам. Ограничивался необходимым. Столовский обед часто оставался ему и на ужин. Почти все деньги, что он зарабатывал, шли семье.Ей же отошла и квартира, выделенная ему в это время Союзом писателей. Симон спокойно воспринимал и безденежье, и житейские неудобства. Примерно раз в неделю он брал из дома младшего сына - Матвея, не по годам серьезного, вдумчивого мальчика - к себе и они проводили этот день вдвоем. Отношения отца и сына были удивительны. Симон многое узнал, наблюдая мальчика и живя его интересами. Мысли о взаимоотношениях родителей и детей, навеянные в общении с младшим сыном, во многом определили его взгляды на систему воспитания, положенные в основу "Педагогики для всех". Недаром его друзья подшучивали : - "Педагогика от Матвея". - Еще неизвестно, кто кого воспитывает: мы его или он нас, - отшучивался отец. Позже уже в Израиле нашел я любопытное высказывание, которое в переводе с иврита, звучит примерно так: " Многому научился я у учителей моих, у друзей своих еще большему, чем у учителей, а у учеников своих больше, чем у тех и других..." Попадались ли Симону на глаза эти строки Талмуда? Мы писали сценарий в двухкомнатном дачном домике , который он тогда снимал. Я сидел за пишущей машинкой, спиной к кухне, а он с книгой в руках ходил по комнате. Диктовал. Иногда работа затягивалась за полночь. Как только кухня пустела, там начиналась шумная невидимая возня. Это резвились огромные переделкинские крысы. Я их ни разу не видел, но постоянно ощущал спиной их присутствие. Однажды во время своих игр они даже скинули со шкафа килограммовый пакет с солью. Можно было только представлять размеры этих чудовищ. Каждый раз мне становилось не по себе, когда я думал, что сейчас вернусь в освещенный, полный голосами и сигаретным дымом писательский Дом, а он останется здесь, погасит свет и прежде чем уснуть будет слышать эту шумную возню, которая постепенно переместится из кухни к нему, в комнату. Но сам Симон относился к этому спокойно. Работать с ним было легко. Никогда я не видел его "не в настроении". Непроходящий интерес ко всему, что происходит вокруг, в советской школе, в Москве, в мире - что, собственно, и есть жизнь, исключал это напрочь. Оставались мелочи. Например, мы трудно переходили на "ты". Симон как настоящий интеллигент был со всеми на "вы". Ему не только не мешало ему, но он просто не мог по-другому. Мне это резало слух, сразу отдаляло, делало чужими. За четверть века службы я привык обращаться на "вы" - лишь к чужакам, к вышестоящему начальству и к тем, на кого распространялся Приказ Министра внутренних дел Щелокова " О культурном и вежливом обращении к гражданам". Мы уже писали сценарий фильма " Капитан-Такое- Дело", а я все еще мучался, "выкая" соавтору. Симон чувствовал это и вскоре нашел выход: - В каком месяцу вы родились? - спросил он. Мы были одногодки. Я назвал. Симон родился на несколько дней раньше. - Это все упрощает... - К младшему он мог обращаться на "ты". Наша работа продолжалась. Симон был уже опытным драматургом, автором пьес "Печальный однолюб"- пьеса с неизменным успехом шла на сцене уже несколько лет - " Изгнания Палагиных". По его сценарию был снят восьмисерийный телефильм "Ватага "Семь ветров" и другие. К тому времени были уже написаны наиболее известные его вещи - " Час ученичества"( "Жизнь замечательных учителей"), "Учение с увлечением"... Быть может следующий абзац из сохранившегося у меня пояснения к сценарию на имя Пресс-Центра МВД СССР даст некоторое представление об этических требованиях Симона к литературному произведению. Он писал: " Как все истории, взятые из жизни, они сначала могут показаться беднее придуманных, но зато в них сохраняется то, что всего дороже авторам сценария - правда. Авторы, в частности, старались как можно ближе подойти к правде о будничной милицейской жизни, сохранить те мелкие точности в действиях и терминологии, без которых даже правдивая мысль кажется оскорбительно ложной..." Думаю, как раз эти "мелкие точности и правда о будничной милицейской жизни" и стали причиной, по которой фильм так и не был снят. Пресс- Центр МВД СССР хотел видеть на экране даже в еще большей степени, чем в книгах, отлакированный полностью образ солдата охраны общественного порядка... Справедливости ради отмечу, что взращенный на невзаправдашном искусстве средний советский зритель и сам не очень-то тянулся к правдивым художественным произведениям - они ему были скучны, малоинтересны. Большинство моих коллег читает мало и - что удивительно и трудно объяснимо - всем другим книгам о милиции предпочитает насквозь фальшивые придуманные байки... Когда сценарий " Капитан-Такое -Дело" вернулся к авторам, никого из нас это особо не взволновало. Симон продолжал работу над главным трудом своей жизни - " Педагогикой для всех" ( "Книга для будущих родителей"), которую он писал в течение девяти лет, и был близок к цели... Вышедшая в 1987году в издательстве " Детская литература" тиражом 100.000 экземпляров книга эта тут же исчезла с прилавков магазинов и быстро стала библиографической редкостью. Сегодня ее полный текст можно прочитать в интернете на сайте Симона Соловейчика. Серьезные специалисты предсказывают " Педагогике" долгую жизнь, не меньшую, чем знаменитым произведениям Песталоцци... Рукопись отвергнутого киносценария исчезла во время многочисленных переездов, остался лишь неясный след - отзвук- упоминание в книге Симона. Будущие дотошные исследователи его литературного наследия будут озадачены, прочитав на странице 75: "В убийстве служанки инспектор разобрался, но кто разберется в УБИЙСТВЕ ДУШИ? Какой Шерлок Холмс, Эркюль Пуаре, капитан Денисов?" С первыми двумя понятно - герои Конан Дойла и Агаты Кристи. А третий, Денисов? А он и есть герой киносценария " Капитан -Такое -Дело" - вокзальный мент, главный персонаж повестей - "Транспортный вариант", " Дополнительный прибывает на 2-ой путь" , "Теннисные мячи для профессионалов" и еще нескольких. Шло время. Симон поменял квартиру, в жизни его произошли и другие изменения. В его дом снова вошла молодая красивая женщина - друг и жена Татьяна Ивановна Пахомова, работавшая на телевидении. По-прежнему приезжал гостить Матвей. Живший подолгу в США писатель А.Н. Рыбаков с супругой пригласили Симона и его жену жить в отсутствии хозяев на их даче в Переделкино. Тут все уже было благоустроено и ничем не напоминало крысиную каморку, в которой мы писали "Капитан-Такое-Дело". Со всех сторон съезжались друзья, которых у Симона было огромное множество - его единомышленники - выдающиеся педагоги, которых он вознес и прославил; люди, нуждавшиеся в его поддержке или хотевшие просто поговорить с ним, посоветоваться, выразить свое одобрение. На даче, стоявшей почти в лесу, отмечали праздники, юбилеи, пили холодную, из морозильника водку, которую передавали из кухни к столу прямо через огромное "раздаточное" окно... Помню, Симон говорил, что знает, единицу измерения дружеской приязни: - В граммах. Это то количество грамм водки, которое ты можешь выпить с этим человеком... Однажды он позвонил мне домой в Москву поздно ночью. В его отсутствие в даче А.Н. Рыбакова произошла кража. Вор вошел, разбив оконное стекло. Правжда, дальше он повел себя странно. Похитил только пульт от телевизора и убежал, оставив на месте сумку с заполненными рабочими нарядами и номерами телефонов... - Наверное я его вспугнул. Ты не мог бы его найти? Но только не через милицию. Я этого не хочу... Содержимое сумки позволило быстро установить злоумышленника. Оказалось, в дачу забрел в "усмерть" пьяный работяга. Он вышел из электрички не на своей станции и долго плутал по поселку в поисках своего дома, пока по неизвестной причине не забрел на дачу Рыбаковых. На другой день я позвонил этому человеку на работу и он сразу согласился приехать в Переделкино, вставить разбитое стекло и, вообще, компенсировать моральный и физический ущерб, но Симон попросил его ограничиться вставлением стекол, что тот с радостью и сделал. В конце жизни, которая, как известно, идет полосами для Симона снова наступила светлая ее часть. Набирала обороты созданная им прекрасная газета для преподавателей " Первое сентября", в которой из номера в номер печаталась его рубрика "Интервью с главным". Теперь у него была своя команда, в нее входил и его старший сын Артем Соловейчик, продолживший потом, после скоропостижной смерти отца, его дело. Наладился быт, Симон и Татьяна Ивановна стали владельцами благостроенной по-европейски квартиры в Замоскворечьи, появилось помещение для библиотеки, машина с водителем. Возводился собственный дом в Переделкино... Татьяна Ивановна по-прежнему работала на телевидении. Посменно. В тот мой приезд ее не было дома. Мы провели вечер вдвоем. Он расспрашивал об Израиле, его инетересовало преподавание в израильских школах - я мало об этом знаю. Было поздно, когда он проводил меня к автобусу. Ни он, ни я не знали, что эта наша встреча - последняя... Но вернусь к началу, к нашему знакомству, во времена, когда пилось и писалось и, казалось, так будет всегда, а, может, даже будет и еще лучше . Срок первого пребывания в "Переделкино" подходил к концу. Оказалось, мои соседи по столовой слышали о мошеннике, который под видом писателя периодически наезжает на доверчивых л о х о в из Дома творчества, занимая у них деньги. - Он не одного уже обманул. Каждый раз как новый заезд - он снова здесь... - Но на этот раз ему конец, - объявил я. . - А как его найдешь?! Тут в одном только совхозе несколько тысяч . А еще поселки! В самом Переделкино тысяч сорок..... Типичное заблуждение. Всех гипнотизирует количество проживавшего вокруг населения. Между тем, если ты ищешь мошенника, принимать во внимание следует только мошенников. В Переделкино их должно было оказаться менее десятка. А уж с приметами, как у моего, и вовсе единицы. - Соседи не могут о нем не знать... - Значит, найдешь? - Постараюсь. То, что из всех проживавших в Доме творчества писателей аферист в тот раз попал на мента, было для него фатальным. - И когда начнешь розыск? Тебе ведь уезжать... - Вот закончу рукопись, оставлю свободный день и найду... - И сдашь в милициюу? - Повешу в столовой на люстре. Будет знать, с кем связываться..... День этот настал. Рукопись была упакована, уложена в сумку. Я вышел на поселковую улицу. Мошенник не должен был наезжать издалека. Не мог он и приходить со стороны станции "Переделкино" - его потенциальные жертвы, как правило, прибывали оттуда. Я направился в сторону более удаленной от Дома Творчества платформы "Мичуринец". Тут меньше чувствовалась близость писательского муравейника, бродили куры, несколько человек с ведрами брели к колодцам. " Дачники..." - У хозяев колодцы, как правило, находятся во дворах. Жизнь здесь выглядела более патриархальной. Я не подошел к дачникам. Не стал терять времени. Особых трудностей в розыске своего мошенника я не предвидел. " В фуражке, пожилой, да еще с небольшим, но бельмом на глазу..." Все было просто. В конце следующей улицы какой-то мужчина занимался саженцами. Я подошел. - Мужика ищу! Слышь... Пожилой он, с бельмом. Где-то здесь живет, поблизости. Мужчина оставил саженцы. Подумал. - Есть один... - Он показал вдоль улицы. - Дом с синей террасой.Тут недалеко. - В фуражке ходит? - Не видел. - А бельмо? - Бельмо есть. Дом оказался действительно неподалеку. Синяя терраса. За ближайшим окном перед столом сидел пожилой человек, лицо было опущено - он разглядывал что-то лежавшее перед ним на столе. Я постучал в стекло - мужчина поднял голову. Это был не мой аферист. В глазу у него было большое мутное пятно. Мужчина ремонтировал часы. Увидев меня, он пошевелил губами - что-то сказал. В комнате появилась пожилая женщина, она подошла к окну, открыла форточку. - У вас часы в ремонт? - Нет, - я привлек внимание часовщика. - Деньги в Доме творчества занимал? Так мог спросить только тот, кто имеет на это право. Мужчина и женщина переглянулись. - Много? - спросила женщина почему-то. - Не очень. Обещал быстро вернуть, - я был настроен решительно. Они снова переглянулись. " Наверное, каждый обманутый приходит сначала сюда, к часовщику ..." - подумалось. Женщина о чем-то спросила у мужчины, я прочитал по губам: - Сказать что ли? Мужчина подумал, махнул рукой, подвинул ближе бумагу с винтиками, снова спрятал лицо. - Это Панков. - сказала женщина в форточку. ( Фамилия настоящая). - За ним это водится. Все знают и молчат. Не хотят связываться! А люди к нам идут... Дом 11... - Где это? - Дальше... - Она объяснила. - Как жена уедет в гости, он и колобродит...Он живет в первой половине. Вторую они сдают. Дом 11 оказался недалеко и действительно состоял из двух половин. Я прошел в первую. Дверь была незаперта. - Кого? - Из комнаты появился мужик в накинтом на майку пиджаке, в теплых прошитых штанах.С круглым хитроватым лицом, с бельмом на глазу. Я его сразу узнал, достал так называемые красные корочки. Показал. - Старший оперуполномоченный уголовного розыска... Что делать будем? Может пройдем по холодку... - Надо же... - удивился он показно. - Только к вам собрался - и тут вы! Чуть не разошлись... - Где деньги? - Я не стал тянуть. - Это разом... - Он повернулся к вешалке с рабочей одеждой. Там , я понял, он прятал свои нетрудовые доходы. Требуемая сумма была собрана одними мелкими купюрами. Все они были перегнуты многократно, прежде чем поместиться в укромных тайниках. - Вот! Меня неожиданно отвлекло другое. В избе началось исключительное зловоние. С Панковым случился приступ медвежьей болезни. - Извините, я сейчас! - крикнул он, бросаясь куда-то в сени и прижимая обеими руками сзади теплые штаны. Я не стал ждать, с деньгами пошел на выход. Дверь в избу не прикрыл - слишком зловонно было внутри, калитку тоже оставил открытой, но уже просто в знак неуважения. Был теплый день. Приближалось начало дачного сезона. На столбах белели листочки с предложениями. Увидел я и объявление, предлагавшие дом, из которого я только что вышел... - Неожиданный звонок мне на службу. - Я звоню из газеты "Вечерняя Москва"... - Журналистка называет себя. - Ваш теле-фон мне дал писатель Аркадий Григорьевич Адамов... После пятнадцатилетнего пребывания в вокзальном уголовном розыске, я уже год тружусь в штабе Управления. Наш генерал полагает, что его доклады выиграют оттого, что их будет редактировать член Союза писателей. Работа бумажная с клеем и ножницами. Восьмичасовой рабочий день "от" и "до". Гарантированный обеденный перерыв. Двухчасовые занятия спортом раз в неделю за счет службы. - Мы готовим рецензию на фильм "Тайник у Красных камней", который недавно показало Центральное телевидение... - К сожалению, я не видел... - Жаль, но ничего... - Женский голос по телефону приятно юн. Выясняется: рецензия готовится разгромная. У редакции одна проблема: автором ее должен быть офицер правоохранительных органов. - Поспрашивайте среди коллег. Писать им ничего не придется. Мы сами напишем. Останется только подписать. Спрашиваю инспекторов. Оказывается, фильм смотрели многие. Он никому не по-нравился и от желающих подписать рецензию в " Вечерке" нет отбоя. После недолгого раздумья я остановил выбор на майоре Тамаре К., сидевшей в со-седнем кабинете, тяжелой крашенной блондинке. Она просила меня настойчивее, чем остальные. Кроме того майор жила одна, с сынишкой - публикация давала ей дополни-тельный шанс. Журналистка написала рецензию лихо и профессионально быстро. Буквально, на следующий день по параллельным телефонным аппаратам я и Тамара слушали текст "ее" возмущенного письма в редакцию, который зачитала нам корреспондентка "Вечер-ки". - Как? - закончив чтение, поинтересовалась журналистка. - Абсолютно правильно. Но... - Что-нибудь не так? - У вас написано "потому что"... - Тамарке хотелось, чтобы хотя бы словечко в рецензии было ее, а не чужой тети. - Лучше будет "поскольку". А дальше - как у вас... - Проблема снята... Вечером все Управление уже рвало друг у друга газету с тамаркиным письмом в редакцию под рубрикой " Напрасно потраченное время". Текст был действительно раз-громный. Оценка коллег была однозначной: - Ну, ты даешь! Здорово отделала... А на следущее утро, когда я пришел на работу - Штаб помещался в особняке на-против Курского вокзала, первым кого я увидел в коридоре была Тамара. Майор расте-рянно сидела на скамье для посетителей, что было совершенно неприемлемо для сот-рудницы, лицо ее было заревано, под глазами растеклась тушь. Рядом стояли два не-знакомых мужчины. Разговор шел резкий, то-есть говорили, в основном, двое вокруг нее, а майор молчала , то и дело порываясь снова начать реветь. Мне и в голову не пришло связать увиденное с рецензией в "Вечерней Москве". - Чего там с Тамаркой? -полюбопытствовал я, зайдя к себе. И получил ответ: - Авторы приехали... До этого я ни разу не поинтересовался ни режиссером фильма, ни киностудией, его поставившей, ни авторами сценария - фильма я не видел и все происходившее как бы меня не касалось. Ну, фильм и фильм... Тут самый момент процитировать Юрия Нагибина, написавшего: "...Фильмы о милиции настолько приелись своим бездарным однообразием, безмы-слием, гладкими , сытыми лицами старшего комсостава и юношески готовыми к любому подвигу ( с неприменным кряком какого-нибудь ветерана в спину удальца-лейтенанта: " ах, и хорошее же мы вырастили поколение !") , что писать о милицейском фильме почти стыдно..." Вообще, полициям демократических стран, в том числе Израиля и, кстати, и сегодня-шней России тоже ровным счетом наплевать, в каком виде их "солдаты правопорядка" изображаются в кино и в художественной литературе. Но в бывшем Советском Союзе этому придавалось первостепенное значение. Произведения, в которых упоминалась милиция, получали разрешение на публика-цию органов внутренних дел. В областях и краях такие "лицензии" давали областные и краевые Управления, центральным издательствам - центральный аппарат - Пресс-бю-ро МВД СССР. Задача - обеспечить преукрашивание достоинств милиции и полное умалчивание о недостатках: " Ни одного темного пятна на белоснежных одеяниях блюстителей порядка..." Это приводило к обратным результатам . Советское кино отдало конфликт между честным инспектором и его коррумпи-рованным начальником Западу вместе со зрительскими симпатиями французским и итальянским комиссарам полиции , которые приобрели во всем мире имедж единст-венных бесстрашных и принципиальных борцов с мафией, со взяточничеством, обли-чителей преступной власти на самых выосоких уровнях. Помню как много лет назад в московском кинотеатре "Новые Черемушки" демонс-трировалась детективная лента американского режиссера Ричарда Флейшера "Новые центурионы". Герои фильма были людьми отнюдь не идеальными, а с точки зрения Пресс -бюро МВД СССР вообще не подходившими для показа зрителям. Но именно им - обычным полицейским , ежедневно заступавшим на тяжелую мужественную службу , ше-дшим под пули гангстеров , погибавшим в неравных схватках с бандитами, больше всего подходило название ленты, посвященной достойным наследникам стойких и безупреч-ных римских легионеров и центурионов. И потому , когда после окончания картины за-жегся свет, так уверенно , с таким достоинством прошел по залу московский милицио-нер, потому так уважительно смотрели ему вслед эрители... Впрочем, оказалось, фильм "Тайник у Красных камней" поставленный на студии имени Довженко в полном соответствии с требованиями ведомственной цензуры, не ми-лицейский, а самый, что ни на есть, "комитетский". То-есть по линии другого - гораздо более могущественного ведомства, базирующегося на Любянке. И тут уже было над чем задуматься... Суть его, если коротко, состояла в том, что на территории СССР действует будто бы разветвленная шпионская сеть, в которую засылается турецкий агент, который в пер-вый же день идет почему-то в правоохранительные органы и раскрывает все карты... И дальше в таком же духе. - А кто авторы? - спросил я. - Нагорный и Рябов... Алексей Нагорный и Гелий Рябов были людьми в кино достаточно известными. Их популярность особенно возросла, когда по их сценарию была поставлена многосе-рийная киноэпопея "Рожденная революцией", получившая Госпремию СССР и нашед-шая многих горячих поклонников. О том, что всемогущему министру внутренних дел Н.А. Щелокову удалось про-бить в ЦК КПСС Государственную премию за фильм, который еще не был снят, знали за-раннее. Для этого и понадобилась выспренность названия. Уже были "Рожденные бу-рей", "Рожденная свободной", "Рожденная в марте", "Рожденная побеждать" - фильмы и книги. Неважно. Центром тяжести должна была стать "революция"! Впервые тень ок-тябрьского переворота осенила криминальный детектив... Кандидатов на создание сценария победного фильма было немало - среди них все постоянные милицейские авторы - Ольга и Александр Лавровы, Братья Вайнеры, Николай Леонов , Эдуард Хруцкий. Закулисный конкурс прошел, как водится, под ков-ром. Победили А. Нагорный и Г. Рябов... - И чего они сейчас? - Авторы-то?! Л е ч а т Тамарку... По одному мы потянулись в коридор, в курилку. Тамара сидела в той же горестной позе и не обращала на коллег никакого внима-ния. Было ясно, что никто из нас ничем не в состоянии ей помочь. Кто-то Наверху позво-нил нашему генералу и распорядился пропустить двух посторонних людей в Управление и дать полную свободу действий... Л е ч е н и е продолжалось не менее часа. Тем временем к нам в кабинет подтяги-вались коллеги. Кто-то, проходя по коридору, слышал долетевшую до него фразу. Кому-то успела что-то шепнуть сама Тамара, поднявшаяся за сигаретой... Детали разговора постепенно прояснялись: - "Дура, он ей говорит, не знаешь на кого пошла! Видела в титрах - "консультант фильма генерал- полковник госбезопасности"... Он что, по-твоему?! Хуже тебя знает, что показывать?! - "Какая у тебя выслуга?"- Спрашивает. " Восем-на-а-дцать л-е-е-т..." - " Выле-тишь без пенсии! Будешь знать..." Когда ее отпустили, Тамарка не стала делиться своими неприятностями, сразу отпросилась с работы. Алексей Нагорный и Гелий Рябов ненадолго зашли еще к наше-му генералу и вскоре уехали. Вскоре пополз слух, что Тамару простили, поскольку она оказалась пешкой в чу-жой игре. Правда, ей пришлось написать собственноручное признание в том, что фильм она видела неполностью, поэтому дать объективную оценку ему не может, и что заметку, написанную от ее имени корреспонденткой "Вечерней Москвы", она не предварительно не видела... На этом все вроде закончилось... Продолжение застало меня в Доме творчества в Дубулты. Неожиданно туда поз-вонил московский писатель-литературовед, имя которого я не раз встречал в журналах, но лично знакомы мы не были. - Корреспондентку "Вечерней Москвы" увольняют с "волчьим билетом", - сказал он. - Если вы подтвердите, что вашего майора она ознакомила с текстом, ей разрешат уйти из газеты по собственному желанию. Только сделать это нужно как можно быст-рее... - Постараюсь. В тот же же день я послал телеграмму главному редактору "Вечерней Москвы" Индурскому : "журналистка зачитала текст рецензии майору К. по телефону в моем при-сутствии и К. дала согласие..." И снова вроде все забылось. Аукнулось только через несколько месяцев. То была пятница. Наш генерал встретил меня в коридоре. Как водится, коридор был пуст. Завидев начальника Управления, все сотрудники, как правило, наступая друг другу на пятки, вламывались в первые попавшиеся на пути кабинеты, за ближайшие двери, или прятались в туалет. Все было, как в африканских зоопарках, где люди - в клетках, а хищники расхаживают на свободе. Его боялись физически. Помню, как однажды уже поздно вечером жена милиционера, изгнанного за пья-нство, приехала в уже по-ночному пустое Управление к генералу просить за мужа. Позади в нескольких шагах за нею плелсянезадачливый супруг. "Теперь он совсем со-пьется... А у меня дети. У вас он еще держался...." В глазах у нее стояли слезы. Генерал принял ее вместе с мужем. Его генерала находился на втором этаже особняка, к нему вела широкая парадная лестница. Я дежурил по Управлению и видел, как через несколь-ко минут спустилась вниз сначала жена, а потом и ее муж. Он скатился с лестницы почти кубарем и держался за скулу , но лицо его было счастливо: - Простил! Слава Б-гу!.. Он весил за сто, наш генерал. Его огромной тяжелой головой можно было колоть орехи. На эту большую умную голову он был выше и толковее своих заместителей и бо-льшинства подчиненных. Он видел их насквозь и не давал спуску никому. Он знал дело, а кроме того не только много читал, но и собирал книги. Помню, как он прочитал "Тяже-лый песок" А. Рыбакова и рекомендовал его... - Завтра работаешь? - спросил он меня. - Работаю.. Я догадался, что нужен генералу в субботу.В понедельник после традиционного се-лекторного совещания он улетал в Берлин с делегацией МВД СССР. Возможно ему пот-ребовался текст приветствия немецким коллегам. Я быстро прикинул, кто мог бы помочь с переводом. Найдем... В субботу с утра я был на месте, но генерал вызвал меня вместе с начальни-ком Штаба - только к обеду. Разговор был недлинный. Он спросил вроде даже по-това-рищески: - Как смотришь, если тебе вернуться назад на вокзал? Небось надоело в каби-нете штаны протирать... Раньше у нас никогда речь об этом не шла. Начальник Штаба, видимо, знал, что я ухожу, принял сообщение спокойно. - Знаешь, давай прямо с понедельника, - сказал генерал.- Потом приедешь, сдашь дела... Он еще поговорил с начальником штаба о каких-то бумагах. Я был далеко. " Значит, снова н а з е м л ю..." Средней руки вокзал, отстроенный в девятисотом. Сто десять кассиров, трид-цать носильщиков, семьдесят три кладовщика. Сто пятьдесят поездов в пригородном и двадцать одна пара в дальнем сообщении ежесуточно. Восемьдесят семь тысяч пасса-жиров в день. А главное - сотни укрытых заявлений о кражах у пассажиров, которыми обеспечивается приемлемый для МВД процент раскрываемости преступлений. И все это, несмотря на строжайшие - "вплоть до уголовной ответственности" приказы минис-тра и самого генерала о полной регистрации. Игра, в которую приходилось играть... Начальник Управления подождал, я не нашелся, что ответить. В понедельник на селекторном совещании генерал сообщил: - На Павелецкий заместителем начальника розыска возвращается... - Он наз-вал мою фамилию. О переводе из Управления на вокзал оповещали обычно когда чело-века наказывали. Я догадался, откуда дует ветер. Алексей Нагорный умер в 84-м, успев еще поставить со своим соавтором фильм "Государственная граница". Гелий Рябов жив.Получив известность как автор произведений о милиции, он ре-шил вдруг расплеваться с ментами. В журнале "Юность" появилась его статья " Сколько лиц у милиции?" В ней автор, как дважды два, доказал, что позорнее чем "рожденная революцией" ничего невозможно себе представить. " Сплошь и рядом, - писал он, - градан задерживают без законных на то основа-ний, врываются к ним в квартиры без санкции прокурора и производят обыск, допраши-вают по многу часов без перерыва, избивают до полусмерти... а если это не помогает - пытают: надевают на голову противогаз и перекрывают воздух..." С тех пор он о милиции не пишет и приобрел известность совсем в другой ипостаси - как удачливый участник поиска мест захоронения уничтоженных членов царской семьи... Генерала уже нет в живых. Он был интересный человек, наш генерал, и с ним было связано много историй. Часто он бывал груб и мог небрежно сказать о провинив-шемся офицере в его присутствии: - Вот этот мудак... Каждый раз я ждал, что это случится и со мной и заранее переживал то, что дол-жно было произойти вслед за этим. Я должен был подняться и сказать: - Вы сами мудак, товарищ генерал... Ожидание этой неминуемой сцены мучило меня всякий раз, когда я шел к нему. Позднее, когда мы оба были на пенсии, за столиком ЦДЛ я поделился с ним тог-дашней своей мукой. Он хитро посмотрел на меня, приблизил тяжелую голову : - Я знаю, кому, что можно сказать... * * * С Центральным Домом Литератора на Большой Никитской ( в советские годы улице Герцена) в Москве связана масса легенд . Герой одной из них давно забытый бывший Первый секретарь Союза писателей СССР Поликарпов. Только что назначенный лично Сталиным на высокую должность Поликарпов пер-вым делом приехал в бывшее пристанище князя Святополка Черногрязского, которое до революции занимала Московская массонская ложа, чтобы познакомиться с обста-новкой. То, чему он стал свидетелем в этом величественном особняке, построенном в конце прошлого века и в 32-ом году подаренном Сталиным писателям, его совершенно потря-сло. Несколько интеллигентного вида подпитых мужчин при всеобщем ликовании несли из Дубового зала ресторана на плечах огромное блюдо, в котором возлежал еще более подпитый весьма солидный мужик. Первый же человек, к кому Поликарпов обратился за справкой, поведал о про-исходящем. Оказалось, друзья и почитатели одного из ведущих корифеев отечественной литературы - тоже известные советские писатели - отмечают юбилей своего именитого собрата... Услышав фамилию пьяного юбиляра, Поликарпов немедленно ретировался и на другой же день записался на прием к Сталину: - Иосиф Виссарионович, это невозможно! Боюсь не оправдать ваше доверие... - Он рассказал Отцу Народов об увиденном в ЦДЛ. - Это никакие не писатели. Только пьяни-цы и дебоширы... На что Сталин будто бы ответил: - Какие есть. Других писателей у меня нет... Дубовый зал ресторана, увековеченный Михаилом Булгаковым в " Мастере и Мар-гарите", действует и сейчас. В его стенах в разное время бывали Б.Пастернак, И. Ильф и Евг. Петров, А. Тол-стой, К.Паустовский , А. Солженицын, видные политики, такие как М.Горбачев, Р.Рейган, Дж. Буш-старший, И. Ганди, Х. Мубарак . Именно здесь сегодня в первую очередь замечаешь дух наступивших перемен. Чопорность элитарного заведения сменила прежнюю демократическую атмосферу и некую богемность, царившую здесь. В своем новом, больше соответствующим вкусам его нынешних посетителей обличье ресторан обслуживает состоятельных гостей Клуба Писателей ЦДЛ, знакомя их с традиционной русской кухней, присущей богатым домам прошлого. Среди кушаний телятина "Орлов", перепела "Голицыно", лосось "Царь Ни-колай". В Праздник молодого французского вина, начавшийся в октябре , в сезонном меню: Жаренные телячьи гланды с рагу из белых грибов и соусом из красного вина по цене 464 руб., коктейль из крабов и креветок "Мари Роуз" 464 руб. На входе в бывшем Пестром зале, где стены были расписаны автографами и эпиграммами именитых гостей, типа " Однажды, братцы, ев тушонку, я вспоминал про Евтушенку", переименованном в ресторан "Записки охотника" цены, более скромные: кислые щи с грибами 87 руб., ма-лосольная семга маринованая 101 руб 50 коп., отварной язык с хреном 101 руб 50 коп., пельмени с медвежатиной 116 руб., шашлык из свинины "пятачок" 145 руб ., осетрина на вертеле 203 руб. Для справки: курс доллара в России свыше 30 рублей за один дол-лар, размер средней пенсии (большинство московских писателей -люди пожилого воз-раста ) к концу года составит 1180 руб., минимальная пенсия на 1 марта составляла 600 руб. Тем не менее сам Центральный Дом Литераторов мало изменился. В нем та же обстановка, то же направление умов. ЦДЛ с его Большим и Малым залами, буфетом и ресторанами - попрежнему посто-янная арена писательских сенсаций, фрондерства, дебошев... В мае этого года на видном месте в вестибюле к вечеру вывесили объявление о запрещении прозаику Анатолию Шавкуте за неэтичное поведение в течение двух меся-цев пользоваться рестораном... А в это время в Большом зале происходила презентация книги прилетевшего из США писателя Юза Алешковского ( песни: "Товарищ Сталин, вы большой ученый", "Окурочек с красной помадой", повесть "Николай Николаевич"). Там вспоминали ставший уже анекдотичным случай, происшедший все в том же Дубовом зале много лет назад. Было так. Один из членов правления ЦДЛ занял столик и сидел в гордом одино-честве. А неподалеку с компанией гулял Юз Алешковский, проведший несколько лет в местах не столь отдаленных, и с той стороны, естественно, долетал трехэтажный мат и все, что сопровождает здоровую настоящую русско-еврейскую пьянку. Члену правления надоел этот бардак , он подозвал мэтра и громко, чтобы все могли его слышать начал выговаривать : - Всю неделю работаешь, как каторжник. Устаешь, наломаешься. А когда в кои-то века вдруг удастся выбраться к себе в Дом, тут какая-то шпана... Моментально рядом с его столом возник Юз Алешковский: - Что же ты, падла, такого написал, что так устал?! Вспоминается общее писательское собрание. Большой зал. Почти неслышны голо-са в партере. Ряды мягких кресел увитых пунцевым бархатом... Выступающий неожиданно отошел от темы, заговорил о чем-то постороннем, но так простодушно, что все вдруг поняли: сейчас грядет скандал. Зал перестал гудеть, кто-то из выходивших приостановился в дверях. Люди, уже потерявшие надежду услышать что-нибудь путное, навострили уши. Между тем речь в выступлении зашла всего лишь о рассказе, опубликованном в журнале "Пограничник". - На улице Горького... - бесстрастно поведал оратор, - герой, от лица которого ве-дется повествование, случайно разговорился с незнакомым офицером-пограничником. Разговор зашел о литературе. " Я приехал с Дальнего Востока в Москву, -рассказал офи-цер, - где живет мой любимый писатель, которого я мечтаю увидеть..." Наступила значительная пауза. - " Я говорю о писателе Георгие Мокеевиче Маркове..." Слушатели в своих креслах затихли. Большинство присутствовавших воспринимали Маркова -писателя весьма скепти-чески. Его "Строговы", "Соль земли" и "Сибирь" были на слуху, но в в Москве большо-го успеха не имели, что же касалось остального и таких его "бестселлеров", как "Си-биряки у Ленина", "С тобой, партия!" "Писатель и пятилетка", то в их действительной ценности мало кто сомневался... Зато все отлично знали, что Георгий Мокеевич Марков, удостоенный за свою лите-ратурную работу двух Золотых звезд Героя Социалистического труда, четырежды наг-ражденный орденами Ленина, Лауреат Государственной премии, Ленинской, Ленинского комсомола, Государственной премии РСФСР, депутат Верховного Совета СССР и про-чее, и прочее, все последние годы стоит во главе писательской организации Союза. - " Но моя мечта вряд ли осуществится..." - продолжил офицер и вздохнул. Было видно, что само предположение о том, что он будучи в Москве не увидит любимого пи-сателя ему неприятно." А хотите я вас ему представлю?" - неожиданно предложил его московский собеседник. " - А вы сможете?!" - В глазах пограничника мелькнул лучик надежды. " Постараюсь. Сейчас я как раз иду на его встречу с избирателями. Хотите, пойдем вместе?" - " Да я по гроб-жизни буду вам благодарен!.." Из зала послышались иронические смешки. Выступавший продолжил: - Пограничник и автор пришли к месту встречи Георгия Мокеевича с простыми со-ветскими гражданами и рассказчик представил офицера его кумиру. У них состоялась короткая беседа, которая наверняка запомнится пограничнику на всю жизнь и он еще долго будет рассказывать о ней у себя на заставе. В конце ее Марков спросил, не может ли он что- нибудь сделать для своего нового знакомого. " - Георгий Мокеевич, - несмело попросил офицер, - больше всего мне хочется иметь книгу с вашим автографом... Это самое большое, о чем я мог бы еще мечтать..." Дальше выступление продолжалось уже под общий хохот зала. - На следующий день, несмотря на свою огромную занятость как члена ЦК, пред-седателя Союза Писателей и депутата, Георгий Мокеевич нашел время, чтобы встре-титься с офицером у себя на Воровского и подарить ему свое пятитомное собрание сочинений с трогательной надписью. Конец рассказа... - Кто? - Заревел зал. - Кто это написал? Кто автор? Из зала уже не только никто не выходил, а, наоборот, потянулся народ из курилки. - Фимилию-ю!.. Не то, чтобы сервильные писатели были тут в диковинку - начальству кадили всю дорогу постоянно, беззастенчиво и весьма виртуозно. Секретари Союза и региональных отделений могли бы многое об этом рассказать... Но, чтобы так прямо и неискусно... Оратор успел полностью насладиться успехом, прежде чем бросить в зал послед-нюю фразу: - Автор рассказа - помощник Георгия Мокеевича Маркова... - он уже покидал трибу-ну. - Писатель Владимир Яковлевич Шорор... - Он здесь?! На сцену! - зал взорвался. - Как можно?! Кто мы, в конце концов?! - Владимир Яковлевич присутствует? - поднялся над столом председатель. - Здесь он... - раздались голоса доброхотов. - Собрание просит вас объяснить... В одном из первых рядов встал высокий немолодой человек, ни мало не смущаясь, вышел на сцену В зале стало тихо. Как говорится, было слышно, как пролетит муха. - Все написанное в рассказе полная правда. - Шорор нагнулся к микрофону. - Сей-час я передам в президиум фамилию, имя и адрес пограничника, о котором идет речь. Можно дать телеграмму в часть, чтобы его опросили... - Он обвел глазами зал. - И, если окажется, что я приписал офицеру хоть одно лишнее слово или исказил события, прошу привлечь меня за нарушение писательской этики... Шорор что-то положил там на стол и так же невозмутимо спустился со сцены. Никто не ожидал, что объяснение окажется таким простым. Между тем, если вспомнить, то и у Андрея Платонова есть в чем-то похожий рассказ о том, как какому-то мелкому железнодорожному чину, засидевшемуся на службе, среди ночи в глушь, в Тьму-Таракань, позвонил тогдашний член Политбюро ЦК ВКП(б) нарком путей сообщения Лазарь Моисеевич Каганович и снял с него стружку: - Почему вы так поздно работаете? Сейчас же идите отдыхать. Такие люди, как вы нам нужны... Зал поутих, он уже не требовал крови автора, наверное, кое-кто и подумал: " Мало ли среди читателей чудаков-через-"м" ?! Мог найтись и такой пограничник..." Скандал не состоялся. В июле этого года в " Литературной России" - о Владимире Шороре вспомнил и пи-сатель Гарий Немченко, который назвал его " всемогущим помощником Маркова" и, ме-жду прочим, "военно-морским писателем из жизни пограничников". Участник Великой отечественной войны, закончивший Литературный институт имени А.М.Горького, Владимир Яковлевич Шорор подолгу жил в Доме творчества "Голицыно". В нем было мало от "всемогущего помощника" Маркова, с которым их связывали общие воспоминания о их "малой родине"- оба были сибиряками. Гвардейского роста, с негнущейся прямой спиной, совершенно седой, но с темными густыми бровями Шорор выглядел неулыбчивым и серьезным. Писалось ему, как можно было догадаться, нелегко, печатался он мало. В основу своих вещей клал подлинные факты, как с уже упомянутым п о г р а н ц о м. Много раздумывал прежде, чем взяться за перо. В "Голицыне", он время от времени прокручивал в голове один и тот же сюжет. Дело в том, что его школьным учителем по физкультуре был будущий знаменитый вор Вангровер, король уголовного мира, пользовавшийся в криминальных и милицей-ских кругах не меньшей известностью чем легендарный Видок во Франции. Молодой учитель ничем особенным не отличался от коллег, правда, иногда мог запросто угостить весь класс конфетами или накормить в столовой. И еще - двое пацанов из их класса в дальнейшем не без влияния Вангровера неожиданно вместо Армии ушли в квартирные воры... Владимир Яковлевич, по-моему, так и не приступил к написанию, хотя материал на-капливался. В старом Музее криминалистики на Петровке, который во времена застоя был переименован в Кабинет по обмену положительным опытом, а теперь вроде в Му-зей МУРа я видел впечатляющие цифры - за точность, правда, не ручаюсь: с весны 1953 года , выйдя из лагеря по амнистии, по ноябрь того же года, Вангровер совершил порядка ста восьмидесяти квартирных краж... В Музее знаменитому квартирному вору было посвящено несколько стендов и диарам... Майор госбезопасности неожиданно приезжает днем с работы, отпирает дверь в квартиру и на пороге видит незнакомого человека. Это Вангровер, который ходил на кражи всегда в одиночку и мгновенно находил выход в любой сложной ситуации. - Товарищ майор, - объявил он захваченному врасплох гебисту. - У вас в квартире идет секретный обыск. Сдайте оружие... На диараме человек в форме вручает пистолет преступнику и готовится пройти на место, которое ему укажут, чтобы ожидать окончания совершенно секретного меропри-ятия. На другом стенде иллюстрирован эпизод, когда во время кражи в квартиру неожи-данно возвращается хозяйка. - У вас кража... - предупреждает ее в передней Вангровер. - Я понятой. Милиция с собакой преследует вора. Он по-моему ничего не успел взять, только сложил вещи. Можете заглянуть в комнату. Только ничего не касайтесь. Преступник мог оставить свои отпечатки... Через несколько минут, когда хозяйка упокоится мнимый понятой спросит: - Не возражаете, я выйду -посмотрю, что они так долго... Только ничего не трогай-те... И уйдет. Телеведущий ОРТ в День милиции, рассказывая о Музее МУРа, упомянул о пяти- десяти судимостях Вангровера и ста тридцати восьми годах заключения, к которым в об-щей сложности он был приговорен судами. Мне это кажется неточным. В 70-х уже будучи пожилым человеком Вангровер объявил, что "завязывает" и был направлен в провинциальный Дом престарелых, в глубинку, если не ошибаюсь, куда-то в Рязанскую область. О нем долго не было слышно, но потом я видел поступавшие в от-дел вокзальной милиции телетайпные сообщения - длинный перечень краденных ве-щей, изъятых в Доме престарелых. Вангровер, как когда-то пацанов в школе, где учился Владимир Шорор, легко одаривал своих собратьев по судьбе добытым . Одних японских зонтиков в перечне было несколько дюжин... * * * Я тоже стоял на этой трибуне Большого зала перед публикой. Сбылось несбыточное. "Маэстро, я стою на этой сцене!.." В зале было много завсегдатаев, молодых авторов, литераторов, поднявшихся по какой-то причине снизу, из ресторана. Тут же была, по-моему, Лидия Борисовна Лебе-динская, которая занималась "молодыми".Сидели люди из "сферы обслуживания", с которыми за "докторскую" колбасу и лезвия "невы" в век дефицита писатели распла-чивались бесплатными билетами в ЦДЛ - продавщицы, банщики. Был " Вечер начинающего" Второй в афише значилась моя фамилия. "О/уполномоченный отделения милиции при Павелецом вокзале с рассказом " Дело о снегопаде в Перу." Меня не смущает бьющая в глаза собственная непристижность, "оперуполномочен-ный" и "отделение милиции" для многих в Доме они еще отдает "бериевщиной", "тройками", недавней высылкой баптистов-"инициативников", охотой за "самиздатом" и многим другим. Первой выступает юная талантливая Таня Кузовлева. Очень скоро в серии "Первая книга поэта" выйдет ее книга стихов, затем быстро появится вторая, почти сразу она будет принята в Союз Писателей, и так и пойдет этим путем, становясь все более изве-стной как поэт и переводчица. Сегодня она главный редактор журнала "Кольцо А". На-ционал-большевики внесли ее имя в свой "черный список". О тематике ее стихов гово-рят названия книг - "Волга", " Россия, береза, роса", "Степная птица", "Веретено"... - А теперь слово имеет... Мой черед читать. В основу "Снегопада в Перу" положены действительные события одного расследо-вания во время моей службы в Костроме. Погони, стрельба... Поздно ночью случайные прохожие жались к стенам, чтобы не попасть под шальную пулю. Впереди убегал мужик. Когда мы к нему подошли ("Милиция! Документы...") он бросил мешок, который нес и побежал. В это время по городу шла эпидемия квартирных краж. Он убегал. Времени развязать мешки и посмотреть, что там, не оставалось... Как положено, первый выстрел вверх: - Стой! Стрелять буду... ( Господи! Неужели это был я?!) И второй вверх, а потом вниз, по ногам. Никакого эффекта! Стрелять на бегу - последнее дело.Выстрелы только прибавили ему скорости. Бежим все быстрее. Я чувствую, как начинаю отставать... Обойма кончается. Последний выстрел делаю уже в спину! Он заворачивает за дом... " Ушел!.." Возвращаюсь к мешку - в нем отходы ременной тесьмы, которые он вынес с завода. Б-г отвел! Страшно подумать, чем все могло кончиться для нас обоих... Сердце мелко закололо, его словно опустили в стакан с "боржомом". Сейчас всего уже не вспомнить. Но почему Перу?! Стояла небывалая на тех северных широтах жара, а в глаза все лезла лежавшая под стеклом вырезка о снеге, выпавшем среди лета в Южном полушарии. Рассказ этот не прошел ведомственную цензуру. * * * Обычно "пропуск в печать" выглядел на бумаге так: " Рукопись повести имя рек рассмотрена в Пресс-бюроМВД СССР. Замечаний по вопросам отображения деятельности органов внутренних дел нет. Приложение: рукопись на ... листах. Начальник Пресс-бюро МВД СССР Пресс-бюро с порога отвергало все, что имело место в жизни , но чего не должно было в ней быть по определению. Например, в СССР не должно было быть ни наркотиков, ни наркомании. Когда книга "Дополнительный прибывает на 2-ой путь" была уже готова к изданию, пришел ответ из Министерства и в нем черным по белому указано: " Пресс-бюро МВД СССР считает неуместным упоминание о наркотиках"... "Все кончено..." - решил я. Ведь в повести все связано с наркотиками, из-за них было совершено убийство в поезде, о них говорят герои и , в конце концов, их даже находят в чемодане у поездного электрика!.. Однако опытная заведующая редакции поняла письмо из Пресс-бюро правиль-но: - Они просят нас заменить слово "наркотик"... Все осталось прежним: и наркокурьер, и убийство, и чемодан. Не стало лишь сакраментального "наркотики". В конце повести герой многословно объяснял: - Дрянь эта проникает к нам из-за рубежа. В ней болезнь, полная деградация лич-ности , патологическое оскудение. В тридцать лет человек, который ее потребляет выг -лядит стариком в последней степени дистрофии... Про содержимое злополучного чемодана записано так: "... Внутри хранилось то, за чем безуспешно охотился убийца, что стоило ему жизни - упакованные в пленку брикеты дурно пахнущего высушенного сока се-менных коробочек мака..." Кроме традиционного "кнута" в Пресс-бюро МВД СССР были и "пряники". Министерство было заинтересовано в создании произведений о милиции. Министры Н.Щелоков и В.Бакатин встречались с писателями в Центральном До-ме Литераторов. Совместно с Союзом Писателей СССР МВД СССР регулярно проводи-ло ежегодные конкурсы на лучшие произведение о милиции, в которых мог принять учас-тие любой автор, в том числе начинающий. Лауреатами Конкурсов в разное время становились многие ставшие потом извест-ными авторы - Братья Вайнеры, Ю. Кларов, А. Безуглов , О. и А. Лавровы, В. Смирнов, Э. Хруцкий, В. Пронин, С.Устинов, ныне редко вспоминаемые, но прежде бывшие на слуху В. Амлинский, М. Маклярский, В. Липатов, Н. Атаров, Евг. Рысс, В. Беляев, В. Понизовский, П. Шестаков и другие. Шестикратным лауреатом премий Сюза Писателей и МВД СССР был и ныне покой-ный Аркадий Григорьевич Адамов, пробивший брешь для советского детектива в круго-вой обороне, занятой издателями и партийной цензурой. Его "Делом "пестрых" зачиты-валась вся страна и каждая следующая его книга тоже шла на "ура!" - "Черная моль", " След лисицы", "Угол белой стены", " Стая"... Стремлением приукрасить милицию Пресс-бюро добилось обратного. Теперь милиционерам верили, когда их убивали. Тогда находились и слова сочув-ствия и формы выражения признательности . И тысячи граждан провожали в последний путь убитого милиционера, даже если он действовал и не очень умело. И люди собирали деньги на постройку автобуса, которые будет носить имя погибшего. Как это было после гибели старшего сержанта Веры Алфимовой, убитой во время нападения на инкассато-ров у универмага "Молодежный". Ныне советский детектив - не в почете, хотя несколько издательств ( "АСТ", " Олимп", "Детектив-пресс") планируют переиздать избранные произведения советской милицейской классики. Хозяева книжных прилавков с трудом вспоминают большинство прежних кумиров - ушедших из жизни и многих ныне здравствующих, оказавшихся не в состоянии соперни-чать по плодовитости с новым поколением авторов. На российском книжном рынке детективной литературы произошла смена лидеров и первые позиции на нем в отличие от советского периода удерживают женщины: А.Мари-нина, П.Дашкова, В.Платова, Д.Донцова, Н.Корнилова, М. Серова, Т.Соловьева... В российском транспорте тут и там видишь читающих людей с книжечками в ярких бумажных обложках... В чем феномен успеха детективного романа? Ответить на этот вопрос вопреки кажущейся вначале легкости, оказывается трудно. Аркадий Адамов в своей книге "Мой любимый жанр детектив " назвал ряд причин по-пулярности самого жанра. Тут, кроме динамичного сюжета, еще и тайна преступления, неизменно лежащая в сердцевине сюжета, причем это чаще всего тайна жизни и смерти, которая не устает привлекать людей, и то, что это, преимущественно, городской роман и описываемое в нем всегда близко касается читателя ( в большинстве, горожанина); и то, что жанр вкрывает наиболее болезненные, скрытые от глаз общества острые проблемы и что детектив всегда предостережение, поскольку начинается с уже совершенного пре-ступления, победы зла и порока... Что же касается одного отдельно взятого детективного романа, то тут все еще слож-нее. На книжный рынок пришел новый читатель и часто он н а ч и н а е т с детектива, а не приходит к нему умудренный чтением классики, как это бывало раньше, когда детек-тив просто нельзя было достать в условиях книжного дефицита. Для многих читателей детектив это их п е р в а я в жизни книга. Читателю не с чем сравнивать, кроме как с последующим таким же детективом. Л е г к ос т ь чтения главная приманка новой категории читателей. Именно лег- кость, а не литературные достоинства или степень достоверности... " А как же Братья Вайнеры?" - спросит кто-то Но их теперь больше смотрят по телевизору, нежели читают. " А Б.Акунин?" Его читает продвинутый читатель, таких относительно мало. Маринину, определенно, больше читают. ( Из подслушанного разговора: " У меня до-ма вся Маринина"). Смотрят меньше - экран, этот безжалостный разоблачитель, пока-зывает, что играть там нечего - нет характеров, поступков... Ниже несколько сохранившихся у меня записей, сделанных по прочтению четырех детективных романов, пользовавшихся наибольшим успехом в последние годы. " Борьба за золото КПСС. Непонятные противники главного героя - то ли массоны, то ли антиглобалисты.В закрытой клинике главному герою полностью меняют внешность. "Как?", "Почему?" "Каха!". Враги выглядят интеллигентно, владеют европейскими языками ( "Рассказов!" - представился один из них по-английски"). Все мужчины, начиная с "Пятого члена Великого Магистрата" и, кончая злодеями -"Мабуту" и очередным неизбежным "Григорием Марковичем" - люди жестокие и рис-ковые. Подстать и женщины. Взять главную противницу. " А меня зовут Анжелика! - произнесла она по-русски без всякого акцента. Она вдруг выставила перед ним мизинец правой руки с наколкой -треугольником. Внутри были изображены три точки - и это значило, что в Ордене она стояла выше и он обязан был ей подчиняться!" Или "Бриджит", о которой в романе сказано только: " Бриджит прекрасно владела техникой секса и отлично ощущала партнера" . Налет на клинику, где герою меняли лицо, стоил врагам четырех трупов. Герой - большой дока по части боевых единоборств. Автор сообщает тонкости: одному он, стре-ляя, попал в пистолет, так что руку того отбросило и он выстрелил в собственный глаз. Второго вырубил "на полгода", предварительно оторвав "полу его дорогого пиджака, скомкав и заткнув ему рот.." Как сказал в свое время по другому поводу строгий усатый литературовед: "Эта штука посильнее "Фауста" Гете!" Неудивительно, что московское "Книжное обозрение" в свое время вышло с огром-ной на всю страницу рекламой книги: "Русский триллер". Бестселлер, удерживающий свой рейтинг на книжных развалах Москвы в течение почти двух лет!" " В центре повествования молодая женщина - следователь с Петровки, 38. Главную героиню зовут простенько, но со вкусом - в Большой Советской Энциклопедии четверо ее однофамильцев. Героиня приехала в санаторий, чтобы на досуге заняться перевода-ми с английского. Чем еще заниматься следователю с Петровки в отпуске?! Бывает. Престижный санаторий. Отдельный номер. "Быстро "въехала" в стиль Макбейна". Сиди, работай... Но не тут-то было! Трое мужчин из номера 240, изнывающие от безделья, что приду-мали! Правильно. "Держать пари на женщин"! На деньги! И какое пари! Добро бы просто соблазнить, а то... Страшно представить! Но все по жизни! Познакомиться и "заставить женщину на протяжении шести часов поддерживать разговор!" Полный мазохизм! Составили список жертв. Написали на бумажках имена, бросили в пустой стаканчик, стали тянуть. Естественно, следовательшу вытянули первой... Но не на ту напали! Носительница звонкой фамилии отшила их наилучшим образом. А тут еще убийство в санатории. И вот она для одних сыщик, для других подозрева--емая... Автор постоянно подчеркивает высокий интеллектуальный потенциал героини. Ее специализация на Петровке - анализ наиболее тяжелых нераскрытых уголовных прес-туплений. Кроме юридического факультета она закончила физико-математическую шко-лу. Плюс английский... Впрочем, английский - не единственный иностранный язык, которым героиня владе-ет в совершенстве. Летя в самолете в Рим, она по-французски разговаривает со случай-ным попутчиком. А когда замечает его итальянский акцент, оба переходят на итальян-ский. В Риме героиня совершенно случайно встречает у знаменитого фонтана свою "элегантную маменьку", разговаривающую на шведском с неким профессором. "И любо-вника своего привезла!.." - вырывается у дочери. В Риме обеим было очень легко. Геро-иня "не помнит, когда в последний раз столько смеялась..." Впрочем причину смеха чи-татель так и не узнает. Зато очень по-женски ненавязчиво ему расскажут, что героиня но-сит. На следовательше "против обыкновения(!)" была ярко-красная длинная куртка-пу-ховик, а голову украшала большая пушистая шапка из чернобурки"... Некогда - не вначале ли прошлого века - пышным цветом в Западной Европе расцве-ло творчество некоей чрезвычайно популярной романистки, автора чувствительных со-чинений, героями которых были благородные романтичные мужчины и женщины. Про-свещенная Европа зачитывалась ее произведениями. Позднее раскрылось: по ряду при-чин писательница никогда не могла испытывать тех чувств, которые пылко описывала. Литература ей отомстила. Ее больше не издавали, а ее имя было предано забвению. Хо-чется думать, что перед нами другой случай..." " Главный герой - семидесятилетний "медвежатник" или "шнифер" на блатной фене. Он не из тех, кто согласно воровскому закону обязан только красть и пить, не имея права ни заводить семью, ни копить добро. По сути это уже бизнесмен, и бандит одновременно. Все на полном серьезе. Автор, не углубляясь в подробности, описывает ограбление двух сейфов в США , сцены воровских разборок в Швейцарии. С вором сотрудничает коварная международная мафия. Впрочем, какая-то недостоверная. Стоит вчитаться в клички "тамошних" мафиози - "Клифтон", "Дебантини", "Армитраж"... Чем-то узнава-емым веет от корней исковерканных, но знакомых словечек.. Может просто "клифт" с "клинтоном", а еще "арбитраж", "дебаты". Поленился тут автор. Зато разговоры, которые ведут американо- итальянско-еврейские бандиты между собой и с их российскими коллегами все самые, что ни на есть, настоящие, непонятно, правда, на каком языке,... Фразу некоего Паскуалино Каталоно( что ни имя, то -перл!) хочется процитировать полностью: - Ты что, Данило Вентурио(!), хочешь, чтобы тебя дурой огрели по кумполу?! Это уже по-нашему." " Автор использут слегка измененные, но вполне узнаваемые подлинные фамилий известных российских государственных деятелей, бизнесменов, литераторов, что прида-ет описываемым событиям некую полудостоверность, и в то же время защищает от обвинений в клевете.. По страницам романа бродят полуузнаваемые поэт Хенделев и режиссер Юлик Гас-ман, начальник охраны президента генерал Коржанов, священник Гудко, глава патриоти-ческой организации ... Нет, не Дмитрий Васильев - а Василий Дмитриев... Повествование ведется от лица всезнающего резидента американской разведки в России Дж. Макинтайра и его не менее осведомленного российского коллеги главы Упра-вления Комитета Государственной безопасности Беркесова... Все-то автору романа известно. Например, то, что " на пост мэра Топчака выпихнул тот же КГБ прямо с профессор-ской кафеды юридического факультета ЛГУ - кузнецы кадров для того же КГБ. После так называемого "путча" благодарный Топчак быстро превратил мэрию в филиал КГБ, рас-совав по различным отделам и комитетам мэрии наиболее одиозных деятелей коммуни-стической тайной милиции". Известно и то, что русоволосый гигант , глава "Памяти" Дмитриев - в действительно-ости родившийся в Каунасе Ицхак Бен-Цви, агент ШАБАКа, выполняющий "единствен-ную письменную директиву израильской разведки, пришедшую непосредственно из Пя-тикнижья": "Каждый еврей в мире должен сам прийти к выводу , что, кроме Израиля, для него другого места нет". И именно поэтому не без заднего умысла во время посещения главой "Памяти" Северной Столицы газета "Русский Набат" оповещает: "Билеты в Тель-Авив подскочили в цене! Жиды трепещите!" Четыре книги... Все вроде не так. В прошлом ничто не предвещало бы им успех. И тем не менее каждая из них появлялась на первых строках хит-парадов, была изда-на многосоттысячным тиражом и с почти необъяснимым постоянством удерживает читательские симпатии.. Имена авторов - И. Бунича, В. Доценко, А.Марининой и В. Шитова - ныне широко известны.. Короче, как в старом анекдоте: Человек приходит к врачу: "Вы меня узнали, доктор? Я тот самый больной , которому вы десять лет назад сказали, что он не проживет и полгода..." Врач: - Значит, вас неправильно лечили!.. Много лет назад в книжном магазине в Москве я обратил внимание на покупатель-ницу - она явно робела. Мне показалось, что в книжный магазин она пришла впервые. Поборов несмелость, она приблизилась к прилавку: - У вас есть "Черные лебеди" - продолжение романа Ивана Лазутина "Суд идет"? Иван Лазутин - писатель, который заинтересовал ее настолько, что она решилась вопреки всему войти в книжный магазин! "Черные лебеди", "Сержант милиции", "Суд идет" Ивана Лазутина - книги из тех, о которых "Литературная газета" сообщала обычно под рубрикой "Осторожно: пошлость!" но именно они стали для неее окошком в литературу. Так радоваться этому или, наоборот, огорчаться?! Вспоминается врезавшийся на всю жизнь в память эпизод из "Жана-Кристофа". Музыкант за роялем. Скучающий, перешептывающийся зал. Ему скучна и непонятна вещь, которую играет Жан-Кристоф. Тот старается не замечать равнодушие зала, но не выдерживает, обрывает мелодию, встает и одним пальцем выстукивает "Чи-жик, пы-жик..." Неужели это именно то, что нам нужно?!

 

 

Назад